В суровые девяностые мы выживали. Я помню все, как будто это было вчера. Да и прошло по сути, не так уж много времени.
Время самых красочных и ослепительных иллюминаций на Новый Год в нашем моногороде.
Время, когда в кухонных шкафах порой не было ничего, кроме колотого гороха и луковиц, когда совместно искали, находили, покупали оптом и распределяли между собой — вермишель, тушенку, муку, гуманитарку.
Тогда зарплаты перестали платить сначала заводчанам, потом строителям, затем очередь дошла до бюджетников.
С предыдущего места работы, меня сократили.
Меня-то сократили на мою радость, а большинство остальных сотрудников просто уволилось, потому что задаром работать мало кому хочется.
Тогда были времена, когда любая, мало мальски оплачиваемая работа, была шансом за который приходилось держаться, даже если это была суровая работа в суровом месте, напоминающая по порядкам скорее военную часть, с дедовщиной и всеми из неё вытекающими, чем рядовой стационар.
А что, рабочий день, начинающийся в 6.30 шесть дней в неделю, скажете, не суровый? Во, знаю, что даже спорить не будете со мной.
(И, да, впоследствии этот стационар, превратилось в госпиталь Ветеранов Войн. Весьма кстати.)
Через год моей работы, нам сказали — денег больше не ждите, берите всё что дают, хоть и втридорога, но хоть что-то.
Потом наступил дефолт. Я ужаснулась и подумала, хорошо, что свободна, и нет дополнительных расходов на семью и детей, а через несколько месяцев вышла замуж.
Всё мое терапевтическое отделение, от санитарок до заведующего отделения проголосовало за то, что бы мне дать к моей свадьбе, зарплату наличкой.Что бы получить деньги, нужна была эта процедура голосования и написание заявления.
Единогласно проголосовали, но единственный бюджет, который мне в итоге перепал, были деньги, прибитые дождём к сырому асфальту. Они лежали под фонарем и там была сумма в размере моей месячной зарплаты.
Камазовцам давали талоны, строителям- продукты, бюджетникам — продукты, иногда текстиль, услуги.
Раз, в счёт зарплаты,я заказала пошив двух пар сапог, на демисезон и зиму (у зимних отвалилась вскоре подошва), в другой — приобрела тёмно зелёную ворсистую ткань на длинное пальто с глубоким капюшоном, как у ассасина и поясом. Его мне пошила сестра. Оно не износилось, но надоело.
Вот интересно, что вещи спокойно купленные в штатном режиме — так не помнятся.
И да, я отвлеклась. В нашей больнице суровыми были порядки, потому что их создавали суровые — глав-врач, главная мед сестра, даже санитарки жутко суровые, но самым превосходящим по суровости человеком, была старшая мед. сестра нашего отделения.
Она была настолько суровой, что ассоциацию вызывала у меня одну — Сталин.
Не, наша старшая медсестра, вовсе не была высокой брюнеткой с пышными усами и трубкой в руке. Напротив, Это было няшное малорослое создание.
Представьте — маленькая фигурка, круглое личико, аккуратный курносый носик, голубые глаза. Всё это милое великолепие увенчано, копной натуральных русых мелких кудряшек. Всё такое светлое, округлое, миловидное.
И ассоциация — Иосиф Виссарионыч собственной персоной, явившийся в милом женском тельце.
Потому что — характер, приводящий в трепет; скорость на расправу; строгость требований; суровость кар; безжалостность; потребность в контроле; металлический голос, «военная»походка. Страх и трепет.
Потом, уже начав курить соционику, я весьма быстро смекнула, что к чему и откуда ноги растут у моей ассоциативной линии.
ТИМ няшки ЛСИ. Да-да, как у Иосифа Виссарионыча, один в один. Надеюсь, что она жива и здравствует и по сей день. Я была в том учреждении в последний раз три года назад. Не знаю на какой аномальной зоне оно располагается, но идут годы и десятилетия, а многие сотрудники не изменились и не постарели. Удивительно.
Правда некоторые уже умерли, но не без этого. )