Я шла по большому черному полю, в очередной пасмурный день поздней осени.
Поле чернело, но не от того, что его перепахали недавно, нет – оно было не возделано уже много времени назад. Почти всю солому с поля, птицы и мелкие грызуны, перетаскали в свои гнёзда еще по весне. Больше ничего не выросло, потому что земля была отравлена дождями. Дождь шёл и сейчас. Это не вода. С неба – капает смерть. Я опустила пониже объемный капюшон куртки хаки и спрятала руки глубже в рукава. Мой рюкзак был очень тяжел, но приятно грел спину.
Ноги не вязли в земле, вопреки ожиданиям, потому что дождь не впитывался в почву и не размягчал её. Наоборот, едкие капли делали панцирь на земле толще и твёрже – под ним покоились в вечном сне семена, изгрызенные полевыми мышами.
Стекая, дождь собирался в небольших низинах в густые лужи и восхитительно переливался всеми цветами радуги, испаряя зловоние ядов и благоухание смерти.
На поле тут и там встречались возвышенные участки, в виде чёрных, шевелящихся и галдящих холмов – это коллективный разум вороньих семейств, собирал их в большие кучи. Ворон было очень много. Можно было лишь догадаться, чем они там занимаются. Увидеть тоже было можно, но только после того, как на холмиках, им станет нечего делать.
Тогда стая этих птиц поднимется в небо, как по команде, и откроются восхитительные белые скелеты, благодаря своей чистоте и подлинности, достойные самого лучшего палеонтологического музея.
Я шла по полю. Капли мерно постукивали по капюшону и рюкзаку. Справа, в небольшом отдалении, стояло несколько старых дубов, выросших на таком расстоянии друг от друга, что ни разу, ни один жёлудь не попал в пределы дуба-соседа.
Они выросли, состарились и высохли в одиночестве. Теперь от них остались стволы и искореженные кислотой ветки.
Ветра и разная живая мелочь усердно с ними поработали – удалили изнутри всю древесину. Теперь это были не столько дубы, сколько гигантские деревянные флейты, которые ветер приготовил для себя самого. Он влетал внутрь испещрённых стволов и с силой вырывался наружу.
Я шла мимо, под жутки стоны этих диковинных флейт.
После дубов , началась деревня, разрушенная так же, как и всё остальное, что встречалось на моём пути. Деревня была пуста, но не безмолвна — она наполнялась всевозможными звуками: дождь отчаянно барабанил по ржавым остаткам металлических крыш и упавшим заборам. Всё скрипело и визжало невпопад: ржавые дверные петли, ставни, качели. Деревня выла и стонала, как хор людей, не имеющих слуха, но желающих исполнить реквием на множество голосов, по тем, кто здесь когда-то жил. Казалось, что эти певцы, вот-вот повылазят, из-под попадавших стен. Флейты здесь не пели, зато волынки печных труб, выли от всей души — до мороза по коже.
Уже смеркалось, я почти пробежала всю деревню, не смотря на тяжесть своего рюкзака, потому что слушать её было невыносимо страшно. Я очень хотела быстрее попасть домой. После деревни, мой путь шёл на небольшой холм. За ним было старое кладбище. Надписи не сохранились ни на одном кладбищенском памятнике – кислотные дожди стёрли всё, оставив автографы – ржавые крапины и разноцветные подтёки. Всё, что было деревянного на этом старом погосте, забрали люди для огня. Я была почти на месте. За огромным памятником, находился замаскированный засохшим плющом, вход в огромный семейный склеп.
Из него уютно пахло дымком и чистой землёй. Я, условно постучала, в узкое окно слепа. Со скрипом открылась боковая маленькая дверка.
Я прошмыгнула внутрь. На костре подогревалась жестянка с напитком из сухого чабреца и красной рябины, сбоку от очага, кучкой лежали трофейные вороны. В честь моего возвращения будет готовиться праздничный ужин. Я сняла свой рюкзак и достала из него несколько бутылок драгоценной питьевой воды.
Как же дома хорошо: тепло, уютно, спокойно. Я разузнала, где можно регулярно пополнять запасы питьевой воды. Отдохнём и двинемся в дорогу.